Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как же я раньше не догадался попросить?
– Да вы не переживайте. Ничего ценного не было. Так, ерундистика всякая.
– Ты любишь книги?
– Таких, как у вас тут, я и не читала почти. Все больше в компьютере.
– Хочешь почитать?
– Да, пожалуй. А можно?
– Можно. Чего бы тебе хотелось?
– Не знаю. Чего-нибудь, чтобы лучше понимать себя и жизнь.
– Тогда ты, девочка, в правильном месте. В этих книгах ключи ко всем ответам. Каждая книга – ключик.
– А вы, стало быть, Ключник? – улыбнулась она.
– Да, что-то в этом роде, – согласился он, тоже с улыбкой.
– Тогда я хочу ключ к ответу, почему у нас сейчас такое творится.
– К этому ответу есть много ключей. Вот тебе для начала первые два.
И старик побрел между полок, уверенно, как шкипер по палубе корабля. Она смотрела ему вслед и гадала: сколько ему лет? Семьдесят? Семьдесят пять? Еще больше? Или меньше, и он просто согнулся раньше времени от тяжести книг, которые выбрали его своим хранителем?
Пока она размышляла об этом, он уже вернулся и выложил на стол два потрепанных томика: Джордж Оруэлл «1984», Евгений Замятин «Мы».
– Они написаны в одном жанре. Называется антиутопия, – пояснил старик.
– Что это?
– Это противоположность утопии. Если утопия рассказывает о воплощенной мечте, то антиутопия – о воплощенном кошмаре.
– О, это интересно, – сказала Кирочка. – Спасибо вам, Ключник! Прочитаю, сразу верну.
– На здоровье! И знаешь что? – добавил старик. – Ты лучше об этом пока никому не рассказывай.
– Почему? – удивилась Кирочка. – Разве читать запрещено?
– Пока нет, – сказал он. – Пока нет.
Почти весь последний год 22-й провел в уединении.
Сначала он объяснял себе это тем, что его глаза слишком устали от недавно открывшегося им мира, а потому его организм сам стремится к полумраку бывшей детской комнаты, откуда через небольшой серебристый компьютер тянулись бесчисленные тоннели в тот же самый мир, но только лишенный красок и описанный лишь словами, а потому не столь утомляющий.
Иными словами, он, сильно пристрастившийся к чтению сразу же после чудесного исцеления, погружался в книжные строки все больше, и больше, и больше – в ущерб желанию общаться с реальным миром непосредственно.
Потом в дополнение к этой изначальной версии у 22-го появилась и вторая: он оказался интровертом, неспособным адаптироваться среди большого скопления людей.
В первые недели они пугали его своим количеством и постоянным хаотическим движением, от которого рябило в глазах. Потом элементы хаоса, сотканного из бесчисленных, но во многом подобных одно другому волокон, стали складываться во вполне логичные и повторяющиеся конструкции, и люди начали раздражать его своим эгоизмом и предсказуемостью.
В любом случае, ему очень скоро окончательно захотелось бежать от их общества. И наверное, именно поэтому его совершенно не интересовали ни политика, ни госслужба, ни журналистика, где он, как один из ближайших к учителю персон и обладатель престижного номера, мог бы сделать головокружительную карьеру, если бы только пожелал.
Вместо этого он предпочел замкнуться в себе и в полутемной комнате, отгородившись даже от родителей и сестры, которые не осуждали, но и не поощряли его затворничества.
На самом же деле помимо всех осознанных им причин такого выбора была и еще одна, основная, которую ему, тем не менее так и не удалось разгадать и сформулировать.
Наверное, потому что сделать это было страшно. Потому что в таком случае он оказался бы неблагодарным человеком и предателем. Потому что тогда пришлось бы пойти еще дальше и заглянуть в самого себя так глубоко и так честно, что прежняя жизнь обязательно бы треснула и просыпалась на землю осколками матового стекла, ранее заслонявшего настоящий свет. Потому что…
Он не думал об этом. Или, скорее, пытался не думать, отгоняя личинки опасных мыслей с помощью других мыслей, уже давно созревших и привычных гостить в его голове.
А дело было в том, что ему просто-напросто перестал нравиться его учитель.
Человек, который вернул ему зрение.
Человек, который открыл ему глаза не только на рядовые предметы и явления окружающего мира, но и на законы, которые управляют всем привычным и рядовым, – на истинную суть бытия, вдохновленного божественным замыслом.
Учитель, пророк, посланник Небес, живой Бог во плоти, Спаситель больных и страждущих, общественный лидер, всеобщий духовник, гениальный стратег и тактик – он, единый во всех этих лицах и ипостасях, перестал казаться 22-му близким и приятным человеком и, как следствие, обязательным участником его персональной судьбы.
Как, почему это произошло? Он не знал. Да и не смог бы найти причину, поскольку не позволял себе задаваться подобными вопросами.
Он просто хотел темноты и тишины – потребность усталых глаз.
Он просто хотел одиночества и сосредоточения – потребность все более развитого и все более зрячего интеллекта.
Он просто хотел сидеть на своем диване, держать на коленях компьютер и с его помощью бороздить океаны сочиненных людьми предложений.
Обо всем, чего только душа просит.
Обо всем на свете и даже о таком, чего на свете нет пока или быть не может вообще.
И он сидел на диване, ел любимые яблоки круглый год, а еще лучше – черешню по сезону, и познавал философию Демокрита и Кьеркегора, трагедии Шекспира и Расина, поэзию Верлена и Маяковского, а также многое другое.
Жадно, даже хищно.
Долго, не отрывая глаз от экрана, пока совсем не заболят.
Его отец и мать очень редко заходили к нему в комнату, а сестра иногда врывалась и даже без спроса, но с каждым разом их общение становилось немного короче, пока практически не угасло совсем.
И рыжие волосы сестры, которые он так любил, тоже как-то угасли. Наверное, все-таки из-за полумрака его комнаты, а не из-за потери естественного пигмента.
Родители советовались с учителем, но тот не проявлял признаков обеспокоенности. Хотя, может быть, от живого Бога вообще было нелепо ожидать таковых?
Учитель говорил, что 22-й переживает естественный кризис бывшего слепого, так и не сумевшего совместить привычную с детства картину мира с миром реальным, доступным глазу.
– Он напуган и раздавлен. Не надо ему докучать. Он сильный и умный. Он справится сам.
Родителям пришлось жить с этим вердиктом учителя, и они только ждали, когда постоянно закрытая дверь сыновней комнаты распахнется и он выйдет не с грязными тарелками за новой порцией еды, а просто затем, чтобы обсудить свежие новости или мелкие происшествия из бытовой и рабочей сфер бытия своих родных.